— запечатать и увезти две большие пушки, не замковые, а подвижные. Грозу соседей. Может быть, у него был с собой еще один приказ. А может быть, и нет. Таким людям, как рыжий Вильям Киркалди можно и не отдавать приказов. Они догадаются и сами. И будут молчать потом. Приехал вечером, стал лагерем у озера, заночевать в замке отказался — негоже быть гостем человека, к которому явился с обыском. А ночью напал. Тихо. И кто-то открыл ему. Только отец все равно отбился и ушел.

* * *

«23 мая 1351,

Ее Могуществу, Милости и Великолепию, Маб I, правящей королеве Британнии, Камбрии и Гибернии, императрице, здравствовать и процветать!

Ваш покорный слуга счастлив донести до наимилостивейшего слуха радостное известие о том, что младшая сестра Ее Императорского Величества, милостью Божией королева Каледонии Мария, первая этого имени, пребывает во здравии и благополучии и два дня назад почтила своим присутствием открытие Парламента, каковое в тот день несколько запоздало по причине изобилия подданных, стремившихся выразить Ее Величеству переполнявшие их чувства радости и почтения.

Осмелюсь предположить, что не менее радостным известием окажется то, что недавняя краткая смута не омрачила общего настроения…»

Официальная дипломатическая депеша, обычный альбийский отчет, ровные — по линейке — черные строчки, большие отчетливые буквы, в пробелы между строками можно уместить еще три слоя. Никто не удивится. Ее Величество Маб слегка близорука. Она скрывает это — но не настолько, чтобы все, кто готовит для нее бумаги, не знали, к чему она отнесется с особой благосклонностью.

Это очень удобная близорукость, пропадающая, когда дело касается дипломатической почты. Потому что в промежутки — тесно, буква к букве, строка к строке — вписываются совсем другие слова.

«Ваше Королевское Величество, пресветлая госпожа моя,

Согласие Марии созвать Парламент оказалось неожиданностью для всех партий. И для всех, кроме католиков, неожиданностью неприятной. В любое иное время Парламент немедленно поставил бы на порядок дня вопрос о государственном вероисповедании. В настоящий же момент это совершенно невозможно. Ее Каледонское Величество мудро взяла большую часть владений северных мятежников под опеку казны — вплоть до суда над уцелевшими и не покинувшими страну, каковой должен состояться перед закрытием Парламента. Однако, сводный брат Ее Величества и его сторонники не ушли с пустыми руками, и граф Мерей ныне является одним из крупнейших землевладельцев севера, а его новые вассалы, с которыми ему еще предстоит найти общий язык, в большинстве своем католики. Кроме того, „партия Тайного Совета“ возлагает большие надежды на толедский брак, а сам граф Мерей, несмотря на все заверения в верности интересам Вашего Величества, питает — полагаю, небесплодные — надежды на то, что Мария с радостью покинет Каледонию ради Толедо, оставив его регентом и единственным хозяином в стране.

Соответственно, при всей ревности в вере, граф Мерей и его ближний круг убеждены, что интересы страны и их собственные требуют веротерпимости. Они предпочли бы не выбирать сторону столь явно, но чаши весов не равны, а дела Господни могут и подождать. В этом их готово поддержать большинство умеренных, особенно в виду того, что по окончании суда над покойным графом Хантли Мария получит возможность щедро одарить тех, чье поведение придется ей по нраву.

Господин Нокс, господин Эрскин из Дуна и их сторонники, естественно, будут ратовать за примат евангелического учения (в своем изложении). Однако, после падения Гордонов они лишились самого серьезного своего аргумента — нынешних Парламентариев уже не запугаешь засильем католиков и „толедскими порядками“. Эта угроза утратила силу. Я уверен, что Нокс не захочет терять лицо, а потому вопрос о государственной религии просто не будет выдвинут на голосование.

Впрочем, Тайному Совету наверняка придется откупиться от „ревностных“ деньгами и законами, хоть немного, но приближающими образ жизни королевства Каледония к идеалам евангельского жития. В частности, они твердо намерены сделать прелюбодейство преступлением, караемым смертью обоих участников. Сами по себе эти новшества вряд ли доставят жителям страны много беспокойства, ибо ни у королевской власти, ни у Конгрегации в настоящий момент нет ни силы, ни власти на то, чтобы позаботиться об их постоянном исполнении. Однако предполагаемые нововведения представляют значительную опасность самой своей природой, ибо требуют от светской власти карать смертью не за ущерб, а за нарушение Моисеевой заповеди, и вторгаются в сферы, которые со времен создания Верховного Королевства были делом грешника и Церкви. Если этот юридический принцип пустит здесь корни, я опасаюсь, что за поколение Каледония превратится либо в пустыню, либо в область, которую добрым альбийцам не захочется видеть ни в качестве соседей, ни в качестве соподданых.

Однако, и партия умеренных, и сторонники ромской веры настолько привыкли к тому, что законы действуют только там, куда дотягивается рука власть имущих, и только до той поры, пока власть имущие того желают, что вряд ли способны оценить последствия, несмотря на наличие рядом весьма заметного прецедента в лице Франконии. Тем более, что они уверены, что это единственный доступный им способ удовлетворить фанатиков и предотвратить гражданскую смуту.

Что же до суда над живыми и мертвыми Гордонами, то, взяв в рассуждение жадность тех, кто желал бы увеличить свои владения, и страх тех, кто может потерять свои жизни, в случае если первые не получат достаточно крупную взятку, можно считать, что результат его предрешен. А потому я осмеливаюсь предложить следующее…»

* * *

Покои в королевской тюрьме были обставлены не пышно, но и не бедно, скорее, с мрачноватой солидностью былых времен. Все надежно, достойно и старо, столетней давности или больше. Впрочем, обивку все же меняли, а дубовой мебели годы не особо повредили, чего не скажешь о зеркале над камином. Большое — излишняя роскошь для узника, — в потускневшей золоченой раме с прихотливым узором. Надтреснутое с одного угла. Белая полоса ветвилась, словно молния. Мутноватое, но не как состарившееся — а словно стекло и в первый день отливки было затянуто молочным туманом. Бельмастый стариковский глаз. Но кто бы его тогда выбрал, купил, доставил через море?

Когда Джордж на ходу ловил свое отражение, ему казалось, что в зеркале все выглядит правильнее, чем в жизни. Блуждание в тумане. Бессмысленное, бесплодное и безвыходное.

Зеркало соглашается с ним. Да, по ту сторону все правильнее, лучше, точнее. Оно не лжет. То, что вокруг — притворяется. Морок — жизнью, гнилое болото — страной. Слизняки, многоножки и бессмысленные ядовитые твари, толкущиеся под кусками прелой